Где-то в середине “Бесконечной шутки” находится глава, в которой спецагент Стипли на очередном витке обсуждения механизма безудержной зависимости рассказывает Марату, как его отец подсел на сериал “МЭШ”. Все начиналось безобидно – сначала отец просто смотрел сериал, отдаваясь этому целиком, потом начал ждать и повторы серий, потом пропускал работу, чтобы остаться перед телеком. Дальше у него появились блокноты с загадочными записями, затем секретная книга, после он писал письма с теорией заговора, а в конце переехал в подвал, глядя и ТВ, и записи без конца, пока там же и не помер.
Эта абсурдная история про прогрессирующее сумасшествие, забавно рассказанная тоном нежеланной исповеди одного карикатурного героя другому, могла бы читаться как вывод о том, что зависимость подстерегает везде. Да черта с два. Это еще один штрих жизненного абсурда – и не более. С теми, кто действительно старается понять “Бесконечную шутку”, происходит то же самое, что и с этим простым мужиком, подсевшим на “МЭШ” и разыскивающим в истории о госпитале свидетельства Армагеддона, – они, сами того не подозревая, вступают в Клуб, хотя могли считать вступление в любые клубы глупым и даже оскорбительным.
Недавно я думала, что времена “Бойцовских клубов” и любителей расшифровывать отсылки в “Улиссе” давно закончились. Однако в 23.00 через день после прочтения “Бесконечной шутки” я обнаружила себя обсуждающей с незнакомцем вопрос, удалось ли наркоману Гейтли остаться чистым в своем мучительном чистилище в больнице или нет. Я сидела, заложив ногу на ногу, и тщательно сверяла таймлайн с epub-версией книги. В 00.00 я пыталась понять, был ли парень с коробкой на голове в палате Гейтли Отисом, что логично закольцевало бы мрачный юмор Уоллеса, и пришла к выводу, что так и есть, а эта малозначительная сцена – красивая, темная и злая шутка. Чем больше я копала, тем более интересным это становилось. Возможно, вскоре я завела бы блокнот с загадочными записями.
“Бесконечная шутка” – необязательная книга, если книги вообще можно называть обязательными. Без нее любой отлично проживет. Это далеко не самая увлекательная книга на свете, она полна пустоты, изолированной, почти стерильной боли и кусков, которые не склеиваются друг с другом. Это чертовски длинная книга про депрессию, зависимости и теннис. И все же добрая половина из тех немногих, что проходят барьер и завершают “Бесконечную шутку”, тут же начинает читать ее во второй раз.
Тысяча вариаций одного и того же внутри треугольника Серпинского
В “Бесконечной шутке” нет сюжета в том смысле, в котором его понимает обычный читатель. Даже те внятные куски происходящего, что есть, серьезно побиты сломанной хронологией событий, но в результате это создает гипнотическое мерцание повторяющихся обломков, походящее на психоделические видео и странным образом подсаживающее на себя. Повторяющиеся комбинации фрагментов складываются в идущие одна за другой волны, что вначале дезориентирует, но затем напоминает музыку.
Главы указывают, в какой год происходит действие, и каждый год назван в честь спонсора, т.к. в “Бесконечной шутке” есть пласт, связанный с критикой потребления и абсурдным альтернативным будущим, который лично мне интересен менее всего, так как есть почти во всех постмодернистских историях более раннего, чем Уоллес, времени.
Хронология организации североамериканской эры спонсирования™ для укрепления бюджета, по годам:
1) Год Воппера
2) Год Геморройных Салфеток «Такс»
3) Год Шоколадного Батончика «Дав»
4) Год Чудесной Курочки «Пердю»
5) Год Бесшумной Посудомойки «Мэйтэг»
6) Год Простого-для-установки-Апгрейда для материнской-картыс-миметичным-качеством-изображения-ТП-систем INFERNATRON/INTERLACE для дома, офиса, или мобильного варианта от ЮСИТЮ2007
7) Год Молочных Продуктов из Сердца Америки
8) Год Впитывающего Белья для Взрослых «Депенд»
9) Год «Радости»
Взгляд на список показывает, что самое начало книги, где юный теннисист Хэл пытается поведать о своем богатом духовном мире перед вступительной комиссией, но вместо этого издает нечленораздельные звуки – это самые последние события “Бесконечной шутки”. Начало – это конец, и это ловушка для философов, которую я опущу.
“Бесконечная шутка” немного похожа на авангардное кино раннего кинопериода, когда режиссеры еще мечтали изобрести новый язык, и склеивали яркие образы движения или похожие визуально объекты в последовательность, чтобы вызывать эмоции и ощущения именно формой, а не рассказом. Там тоже объектам уделяется много времени. Бедняги-режиссеры мечтали освободиться от пут истории, но потерпели полный крах. У Уоллеса форма работает – и работает она скрыто, как прилипающая песенка, которую ты вначале адски хулил и даже называл полным дерьмом.
Но “Шутка” не имеет ничего общего с сюрреализмом. Она гиперреалистична, т.е. реалистична до такой степени, что смотрится полной фантастикой. Историй и нарратива в ней даже больше обычного, это коробка с маленькими и невероятно насыщенными кусками историй. Просто эти нарративы размещены не хронологически. Они изолированы, отколоты от ветви сюжета, которую все ищут в пунктире текста Уоллеса, как изолированы и сами герои этих нарративов. И это, конечно, очень красиво.
Развлекательный глобальный сюжет в “Бесконечной шутке” легко находится, он бульварный и напоминающий мне Пинчона и все традиции комиксов вроде Invisibles разом, но есть ощущение, что он там нужен… ради шутки. Не хочу обижать диггеров (тех, кто любит ковыряться в тексте и связывать оборванные нити), но при редактуре было удалено около 500 страниц текста, что делает усилия по расшифровке скрытых связей бесплодными. После удаления осталось около 1400 страниц с комментариями, которые являются не дополнениями, а зачастую продолжением текста или просто внутренним голосом автора.
Есть немало произведений, в которых дополнения перестают быть ссылками к словарю и захватывают управление. В “Бледном пламени” у Набокова, например, в комментариях к поэме рассказывается эпическая история, а в “Доме листьев” Данилевски комментарии в комментариях даже визуально взрывают роман.
В “Бесконечной шутке” дополнения часто лишаются своей роли что-то дополнять, но и историю они несильно изменяют (за исключением некоторых вставок, где они попросту заменяют основное действие) – и больше служат голосом автора. Мне нравится аналогия одного из переводчиков романа Алексея Поляринова о том, что постоянное перекидывание читателя из начала в конец напоминает теннисную партию, где тебя просто заставляют побегать по корту. Учитывая, что теннисная школа и ее обитатели – одна из главных частей романа, это кажется приятной мыслью.
Раздробленность кусков в “Бесконечной шутке” имеет определенную структуру накатывающих волн из разорванных, но очень насыщенных сцен с определенной ритмикой и повторяющимися у разных героев одними и теми же темами. Не заметить такую структуру человеку, самому пишущему книги, трудно. Оказывается, в интервью Сильверблатту Уоллес упоминал про то, что структурировал книгу в соответствии с треугольником Серпинского, то есть книга строилась как фрактал. Учитывая, что 500 страниц было вырезано, это теперь несколько изнасилованный фрактал, но ощущения все равно есть.
Уоллес увлекался Канторовым множеством, написал книгу на тему бесконечности Everything and More: A Compact History of Infinity , о качестве которой сложно что-то сказать. Для легенды было бы идеально, если бы книга оказалась плохой. Но такая зона интереса во многом объясняет сложившийся около книги “Клуб превосходства” (как я его называю), в котором увлеченные расшифровкой читатели щеголяют трактовками текста.
То есть если бы Уоллес писал компактнее и выбирал другие темы, вполне мог бы находиться где-то рядом с фантастами-математиками вроде Джона М. Гаррисона, который весьма похож по умонастроению на Уоллеса, что весьма неожиданное открытие. Но одно дело – увлекаться фракталами, а другое дело – действительно выстроить книгу в соответствии с этим так, чтобы это ощущалось. И это в “Бесконечной шутке” ошеломительно.
Другой всплеск математики в романе – это, конечно, игра “Эсхатон”, в которую играют теннисисты, но я не фанат игр в играх, если это не гвинт. Вообще у Уоллеса партии на кортах предстают как стерильное пространство расчетов, отстраненного физического напряжения и постоянного мучительного принуждения, каковое сочетание заставляет пустых, как пакетики, и каких-то изношенных молодых пацанов долбить наркоту, как не в себя. На фоне теннисистов измученные обитатели реабилитационной клиники, занимающие другую большую часть романа, кажутся гигантами умственного труда хотя бы и в разнообразии переживания страдания.
В книге Грега Карлайла “Элегантная сложность” автор дает свою трактовку фрактальности у Уоллеса. Вот только мне она кажется очень тупой и прямолинейной. В ней остро не хватает изящества, но зато там подкупает одержимость. Он делит книгу не только на расходящиеся круги, но и на 5 стадий с разной скоростью развития нарратива. Грег, ты упоролся. Я всячески рекомендую эту книгу для того, чтобы понять, что происходит с человеком, вступившим в Клуб. Хотя Карлайл закален Джойсом, это старая школа.
Я ощущаю структуру следующим образом: фрактал в “Бесконечной шутке” реализован как тематически (за счет повторения одних и тех же тем в разных вариациях разной длины), так и за счет сходных паттернов в разбивке по времени (см. схему), которая была изменена редактурой. Один элемент, состоящий из Хэла-Гейтли-агентов и т.д. повторяется снова и снова, причем куски спецагентов часто подытоживают общую тему, выдавая то одну теорию зависимости, то другую.
По большому счету, каждый из героев рассказывает ограниченный набор одинаковых историй, только в большем или меньшем приближении, большего или меньшего эмоционального накала. Более крупно показанные Гейтли, Хэл, Орин, Марио, агенты, – просто разворот того же, что происходит с другими героями, которым уделяется чуть меньше времени. Они равнозначны, просто увеличены в разном масштабе. Всех их обуревает пустота, ведущая к зависимости, и зависимость, ведущая к пустоте, плюс некоторое количество травматического опыта, который тоже вариативно повторяется.
Когда мне захотелось построить модель (да, мы с Грегом Карлайлом братья), я обнаружила, что, чтобы построить фрактал Серпинского, алгоритмически есть два способа – дорисовывать от крупного к мелкому или изымать кусок. В этом смысле изъятие страниц из книги редактором даже кажется символичным, причем любой фрактал подойдет. Более того: “Бесконечную шутку” можно открывать на любом куске – и читать дальше без всяких проблем. Особенно хорошо это работает во второй раз.
Еще интересно, что структура текста напоминает мне работу, проделанную Данилевски в “Доме листьев” (причем там тоже про кино и дурную бесконечность, хотя не в пример более остросюжетно). Но Данилевски визуал, поэтому он выстраивает свои эшеровские лестницы очень буквально, с кинематографическим изяществом вкрапляет куски газетных вырезок, дополнительных материалов, разбитых монтажом, прямо на страницу книги, закручивает там штопор. Уоллес делает нечто похожее, но исключительно в смысловом поле, в плане работы с текстовыми кусками.
Но самое главное вот в чем: фрактальная структура и постоянный рефрен одного и того же в разных формах, даже повторение одних и тех же элементов бытия, – это не следствие математического ума Уоллеса или его выдающегося писательского гения, а особенность депрессивного восприятия мира в целом. Я для себя называла депрессию “фрактальное пространство боли”, потому что ощущения были именно таковы.
Чем умнее человек, тем сильнее и мучительнее вхолостую работает его сознание в депрессии, выстраивая злой стержень мира. В таком же пространстве находится и Уоллес, и его герои – от едва способных связать пару слов до весьма умных. Бесконечно повторяющиеся в неважной вариативности элементы – это база депрессивного восприятия, ведь такой предстает вся жизнь.
Переход пустоты в черноту и наоборот.
“Бесконечная шутка” Уоллеса вызывает у знакомого с депрессией человека такие мощные флэшбек-приходы, что это даже поразительно. Сейчас много обсуждается, существует ли депрессия, что это такое и не лукавят ли хипстеры, когда жалуются на безвоздушную черноту, но те, кто уже там побывал, отлично знают, что это опыт, который не передается словами и которого не пожелаешь никому. Тот, кто не болел депрессией, просто не способен понять, о чем идет речь, – таков факт. Это невербализуемый, одинокий и жуткий опыт. Однако Уоллесу удалось вплотную приблизиться к передаче того, что передать другим крайне трудно, – сущности депрессии.
“Хэл еще мал и не знает: эта онемелая пустота – еще не худший вид депрессии. Что пустоглазая ангедония – всего лишь прилипала на брюхе настоящего хищника, великой белой акулы боли. В авторитетных кругах это состояние называют клинической депрессией(…)
Это уровень психической боли, совершенно несовместимый с человеческой жизнью в известном нам виде. Это ощущение, что радикальное и бескомпромиссное зло не просто одно из качеств, но самая суть сознательной жизни. Это ощущение отравления, пронизывающее «Я» на самых элементарных уровнях «Я». Это тошнота клеток и души. Это неонемелое понимание, что мир – роскошный, живой, непохожий на карту, – от начала до конца мучительный, злой и антагонистически настроенный к «Я», а вокруг депрессивного «Я» колышется, сгущается Оно, обволакивает своими черными складками и поглощает, так что достигается практически мистическое единство с окружающим миром, каждый компонент которого несет боль и вред «Я». Его эмоциональные характеристики – этого чувства, которое Гомперт называет Оно, – наверное, в основном неописуемы, разве что, например, в виде дилеммы, когда любые/все альтернативы, связанные с человечностью, – сидеть или стоять, трудиться или отдыхать, говорить или молчать, жить или умереть – не просто неприятны, а буквально ужасны.”
Начиная читать “Шутку”, я ничего не знала об Уоллесе. Однако прочитав страниц двести, я начала подозревать, а дойдя до половины, абсолютно точно уверилась, потому что это было знакомо. Такое безвоздушное пространство в тексте получается только в одном случае – и в нем принимают антидепрессанты.
Уоллес записывает все, что видит или видел, чтобы занять себя в период максимального остранения, создающего яркий гиперреализм романа, а депрессивный фильтр обостряет и делает равноважными (равно неважными) все предметы. В романе нет внутренней жизни. Это гладкая, технически красивая фиксация, периодически паразитно создающая интонацию абсурда, а весьма изобретательный и точный язык Уоллеса довершает картину. Кто-то ищет там постмодернистскую насмешку, и периодически абсурд действительно довольно смешон. Но это тот смех, что заканчивается болью мира, там нет иронии.
Мне “Шутка” не кажется “забавной”, как пишут многие. По большому счету, в книге есть только Уоллес, мрачным зеркалом наложенный на страницами описываемые предметы, людей и абсурдные диалоги, которые наверняка заставили Сергея Карпова попотеть.
Интересно, что за счет своей структуры «Бесконечная шутка» удачно сопротивляется онлайн-системе оценок и отзывов, а иначе все было бы завалено текстами о том, что это “история дисфункциональной семьи” или “рассказ о проблемах наркоманов”. Ее перемещающиеся фракталы работают отличным фильтром, потому что разбалованному сюжетом из трех палок читателю неясно, что тут оценивать, как оценивать, какой именно кусок и – главное – зачем.
Каждый из героев имеет свой голос, каждый статист рассказывает свои истории. Основных линий тут нет, но все они – главные. Базовая тема – зависимость, перетекающая в безрадостную пустоту, и пустота, приводящая к зависимости, – раздроблена на куски, которые разложены в соответствии со сломанной хронологией. Но в отличие от триллеров, где есть единственно возможный вариант решения задачи, здесь можно складывать куски как угодно. Картина все равно получится одинаковая. В каком-то смысле это прекрасно, но исключительно с точки зрения техники.
В “Бесконечной шутке” хватает ярких мест, связанных с описанием зависимостей в любых формах, – даже шикарный момент с ползающим насекомым и ожиданием марихуаны вначале написан блестяще, и такие яркие проплешины, затерянные в компульсивном перечислении предметов, встречаются на протяжение всего романа. Как ни странно, “Бесконечная шутка” даже информативна, потому что рассказывает истории из жизни АА и теннисистов изнутри. Язык Уоллеса мощно заражен пустотой, но очень изобретателен и ритмичен.
Я, например, фанат сцены с инцестом с девушкой-инвалидом или истерического расковыривания матраса. В каждой сцене есть свои языковые бонусы, своя интонация, своя концентрация приемов – например, круто льется рассказ Орина о своем отце, такой тошнотворно банальный и заставляющий Джоэль зевать, или откровения Кейт Гомперт. В финале же идет мощное крещендо мучений Гейтли, который проваливается в ад из боли и флэшбеков, которые, вполне вероятно, значительно хуже боли. Это настоящая симфония.
Как отпечаток сознания умного и депрессивного интеллектуала в своей одновременной изобретательности и полной бесплодности книга работает отлично. При этом соль “Бесконечной шутки” (“Неудавшегося развлечения”) Уоллес уже передавал в своих эссе и рассказах о депрессии. В романе он добавил к этой соли разве что способности каталогизатора на длинном забеге. В результате книга вызывает странную смесь нежности и тошноты. К тому же Уоллес очень далек от образа гениального писателя, который некоторые ему приписывают, – он просто не мог остановиться. Заголовок в духе “Девушка перестала читать прощальное письмо Уоллеса на 20-й странице” должно навести на мысли. Если это шутка, то ее все равно стоило бы придумать, ведь в нее веришь моментально.
К середине книги мне подумалось, что здесь присутствует тот же тип пустоты, что и у Истона Брета Эллиса, но только полностью лишенный его яркой агрессии и позывов к действию. У Уоллеса, как у Гейтли в описании ограбления, нет сил на эксцессы, они происходят сами по себе как результат абсурдности жизни. В результате текст Уоллеса с легкостью включает в себя шок-контент, но в нем нет ни агрессии, ни насмешки, он ограничен в гамме. Текст цепляет только конструкцией, словарным запасом, отвязными предложениями на пару страниц, что в сегодняшнем мире текстов из коротких предложений для умственно отсталых заставляет неистово наслаждаться и морщиться одновременно.
По сути “Бесконечная шутка” – это аналог посещения клуба анонимных алкоголиков и рассказов их побитых жизнью посетителей. Это попытка удержаться за жизнь, слушая чужие бредни и используя как якорь все что угодно. Начало книги является ее же концом, Хэл встречается с Гейтли, и этот бублик можно читать снова и снова. “Бесконечная шутка” – дорогостоящий (длинный) телепорт в депрессивное сознание, в котором каждая часть проблемы равнозначна. И все.
“Он говорит, что когда пытается выйти за пределы очень примитивной рутинной автоматической колеи с «пожалуйста-помогипрожить-еще-день», когда встает на колени и молится, или медитирует, или пытается духовно постичь Бога как он Его понимает в масштабе Общей Картины, то чувствует Ничего – именно чувствует Ничего, а не «ничего не чувствует», бескрайнюю пустоту, которая даже еще хуже, чем неосмысленный атеизм, с которым он Пришел.”
В финале Гейтли замечает на соседней койке фигуру с коробкой на голове. Возможно, это Отис П. Господ(1), который зафейлил роль бога (2) и вызвал драку в “Эсхатоне”, и в тот момент, когда Гейтли страдает, думая о высшем существе (3), на соседней с ним койке страдает “бог” с коробкой на голове (панч). Ну как бы – это красивая и мрачная шутка, как и сама книга, но она рождается из одной строки лишь в голове интерпретатора.
Клуб превосходства
После предыдущего абзаца ясно, что желающий утверждаться в могуществе собственного ума за счет разнообразных трактовок, найдет в “Бесконечной шутке” приличный плацдарм для догадок и умозаключений. Она не требует ровным счетом никакой читательской квалификации кроме упрямства, ее кажущаяся неподатливость разбирается и пересобирается, как угодно, а флер безумия и гениальности добавляет вишенку. Трактовки немедленно вызывают умственное удовольствие, а там и до самодовольства рукой подать.
Объем “Бесконечной шутки”, который с литературной точки зрения ее недостаток, срабатывает с неожиданной стороны, вызывая неожиданный интерес уже после финала. Это психология: чем больше стараешься над чем-то, тем ценнее результат. Страдания обыкновенного несчастного человека мощно размножены с помощью фракталов и бесконечно отражаются в разных осколках зеркала, а потому приобретают некоторое величие. Проведенное вместе время создает родство. Поляринов, один из переводчиков текста, хорошо описывал это здесь – https://polyarinov.livejournal.com/50610.html
С одной стороны, “Бесконечная шутка” – это всего лишь техничный телепорт в депрессию эрудированного писателя, состоящий из тенниса, наркотиков, собрания АА, обитателей реабилитационной клиники и некоторого количества загадок. С другой стороны, книга почти сразу объединяет в клуб и вызывает желание обсуждать свои мысли с другими людьми, ковыряться в тексте или делиться откровениями. В этой “подсадке” полностью отсутствует эмоциональная или, не знаю, сострадательная составляющая, зато сильно прослеживается азарт.
Я называю это для себя Клуб Превосходства, первый шаг в который начинается с того простого факта, что ты прочитал то, перед чем другие слабаки в ужасе и бессилии спасовали, а последний шаг – смутное чувство нежности, какой-то гладкости текста при повторном столкновении с уже прочитанными эпизодами. В этот момент “Бесконечная шутка” преодолевает барьер и становится чем-то личным.
Ну, как-то так:
“Главным в Демероле был не просто утробно-теплый кайф серьезного наркотика. Скорее, как сказать-то, эстетика кайфа. Гейтли всегда считал Демерол с Талвинчиком вдогон очень гладким и грамотным кайфом. Кайфом каким-то аппетитно симметричным: разум легко дрейфует в самом центре мозга, который дрейфует в теплом черепе, который, в свою очередь, лежит идеально ровно на подушке нежного воздуха на небольшом бесшеем расстоянии от плеч, а внутри царит только убаюкивающий гул. Грудь поднимается и опускается сама по себе, где-то далеко. Легкий скрип крови в голове – как матрасные пружины в дружелюбной дали.”
Для русского читателя “Бесконечная шутка” – это странная постмодернистская безделица, эхо эха. Совершенно иное творится в мире американского читателя, где “Шутка” – это предмет культа, начатый издателями, которые позиционировали Уоллеса как подлинного гения, немножко долбанутого, но весьма техничного.
По “Бесконечной шутке” есть большая wiki, по ней написано множество статей, есть путеводитель, схемы, таблицы, холивары, масса версий концовки и, конечно, скромная группа на reddit. Из-за математической подложки и богатого словаря Уоллеса размытый “Клуб превосходства” похож на сборку фанатов не книг даже, а хитро выстроенных фильмов вроде “Пи” или “Детонатора” (Primer) к которому есть вот такая схема, помогающая понять временные парадоксы и правильно связать куски (сравните с этим – https://www.brainpickings.org/2010/12/10/infinite-jest-visualized/ ). И рождает “Шутка” примерно те же чувства (см. первую часть этой статьи), хотя ее нестыковки, разрывы и линия с террористами лично мне кажутся самой малоинтересной частью.
Движение вокруг книги – это очень круто, потому что редкие современные книги заставляют так шевелиться. Но тут есть и темная сторона.
В англоязычном мире сложился культ Уоллеса и кружок погруженных в тему людей, которые достают других призывами прочесть-таки “Бесконечную шутку”, так как это обязательный и невероятный опыт любви через преодоление. Обычно это парни, навязывающие книгу своим друзьям и девушкам (“Ты возненавидишь эту книгу!”), из-за чего в мире #Me_too “Бесконечная шутка” как-то незаслуженно приобрела оттенок кирпича, которым мужчины пытаются навязать не лишенное изобретательности нытье ушибленного детством героя(-ев) Уоллеса и его самого как нечто универсальное и предельно важное. Вот типичный пример недовольства таким поведением – https://electricliterature.com/men-recommend-david-foster-wallace-to-me/ . Мне это, хотя и кажется забавным, не кажется верным, потому что опыт Уоллеса в неразрывной паре зависимость-ангедония и впрямь очень точен, хотя от многих далек.
В одной из статей про чтение Уоллеса в англоязычном мире девушка рассказала, что очень быстро прекратила читать “Шутку” в кафешках, потому что к ней систематически подходили какие-то люди и начинали вещать о том, как ей нужно это читать и как ей нужно это понимать. При этом ее собственная реакция на счет Уоллеса их совершенно не волновала. Она просто становилась воронкой для бесконечных излияний, указаний и непрошеных расшифровок, эдакой резиновой вагиной для интеллектуала. Это уморительно. Она видела в этом наглость, угнетение и неумение сдержать фонтан, что – вероятно – имеет место быть, но я вот вижу беспокойные умы, поврежденные вызывающей зависимость пленкой. Скрытые знания ведь так и рвутся наружу. Кажется, у меня есть много вещей, о которых я хочу рассказать…
Испробовать тьму, пустоту и абсурд на вкус, а также стать членом Клуба очень просто. Вход находится здесь: https://www.labirint.ru/books/671224/
P.S. Спасибо другим читателям, с которыми мы обсуждали “Шутку”, за подгон интересных концепций.
Скажите, пожалуйста, вам не показалось, что призрак, который посещал Гейтли в больнице очень похож на Инканденцу старшего?