Подростком я мечтал стать поэтом, похожим на демонического Рембо, лиричного выдумщика Аполлинера или тонущего в экстазе, феерического Уолта Уитмена. Пока я носился, опьяненный медом поэзии, никто мне не рассказывал, что поэт остается частью крохотного сообщества, членов которого обыкновенные люди считают откровенными бездельниками и чудаками. Все в моей семье повторяли, что стихи никто не покупает, но я переводил это как “стихи не покупают такие же болваны, как вы”. Когда правда открылась, давать задний ход было уже поздно.
Обычно, столкнувшись с реальностью, люди уходят из поэзии в большой мир, где стихи становятся необязательным хобби, о котором не расскажешь коллегам, чтобы не засмеяли. Я же решил стоять на своем и подрабатывать, где попало, вспоминая битников, испанских певцов-повес и американских могучих бродяг, а в перерывах брался за любую работу для поэта. Закончилось все тостами для дней рождений на сайтах фриланса вперемешку с переноской мебели, работой барменом и просиживанием штанов в странных исследовательских архивах, где живут привидения.
К бедности, когда ты молод, привыкнуть нетрудно. Гораздо сложнее перестать испытывать приступы ярости от обыденного представления о поэтах. Ты представляешь себе Байрона на несущемся по ледяным соленым волнам корабле. Ты видишь Блеза Сандрара кисти Модильяни, странного и недосягаемого. Для большинства же людей поэт – это человек, рифмующий поздравления на открытках, придумывающий тексты к прилипчивым, словно грязь, рекламным песенкам или просто бесполезный дурак, не нашедший себя в жизни. Безработный, бесхребетный бездельник с плохой стрижкой и ветром в голове.
Думаю, если бы мне сообщили, что большая часть моего заработка будут составлять деньги за сочинение зажигательных рифмованных речевок, редактура плохо переведенных текстов песен для азиатских дорам и написание текстов для инди-групп, я бы крепко подумал прежде, чем связывать с поэзией свое будущее. Хотя нет, я лгу. Один раз я пробовал трудиться в офисе – и позорно сбежал, даже не забрав трудовую книжку. Есть что-то устрашающее в необходимости сидеть в небольшом кабинете с несимпатичными тебе людьми восемь часов подряд.
Так или иначе, а мой худосочный, но вдохновенный сборник “Туз теней” купило всего 14 человек. Редактор в издательстве только развел руками и сказал, что поэзию обычно читают другие поэты, но покупают они еще реже, чем читают, так как у них нет денег. Хотел бы я оспорить его заявление, но я и сам за последние прочитанные стихи не платил, потому что быть голодным трудно. Сборник хайку я, например, спер с книжной распродажи – из чистого озорства, магии момента. Зазор между мечтами и реальностью оказывается так велик, что воспетая многими романтиками меланхолия при мыслях о том, где взять деньги, приходит моментально.
Поэтому, когда я увидел, что писательница ищет поэта для создания заклятий внутри детской книжки, я невероятно завелся. Что угодно лучше поздравительных открыток. Да и, если подумать, заклинания в стихах могут быть странными и необычными, притягивать читателя и запоминаться надолго, заставлять мечтать… Вы всё поняли верно – я совершенно отчаялся, поэтому уцепился за подкинутый судьбой шанс, словно клещ.
Когда заказчица решила встретиться, я не удивился. Женщины любят иметь дело с кем-то, кто им понравился, даже если речь о бизнесе. Им не по душе, если стихи про жизнерадостных ящерок и бегемотиков для цветастой книжки в 50 страниц напишет кто-то неопрятный или злой, хотя я не понимаю такой разборчивости. В эпоху электронных связей можно было ограничиться звонком по Скайпу.
Вместо этого пришлось накинуть старомодный замшевый пиджак на футболку “Joy Division”, чтобы создать впечатление богемного шика, привести себя в порядок и приехать в небольшое кафе к центру, прикидывая в уме, сколько же придется заплатить за кофе. Я не был уверен, что на карте осталась нужная сумма, а заказать что-то из вежливости придется. В остальном я не беспокоился: я был молод, красив и силен, как Кухулин, так что рассчитывал на симпатию со стороны заказчицы, которую представлял доброй пухлой тетушкой. Может, я и небогат, но личное обаяние – иной тип капитала, порой позволяющий перекрыть недостаток основного.
В кафе “Cool story” я раньше не бывал. Оно находилось за католической церковью, в переулке, где чудом сохранились старые городские здания с вылепленными тут и там совами. Птицы смотрели на город с высоты странным грустным взглядом, и туристы кидали в них монетки, чтобы поймать удачу. Такие необычные скульптуры или лепнину на доходных домах можно найти тут и там по всему городу, словно знаки. Я любил такие осколки старины, совершенно около них забываясь. Легко было представить, что я человек из времен, в которых не было ни социальных сетей, ни торговых центров, ни надоедливых мобильных телефонов, а мужчины еще ценили красоту шляп.
В переулке никого не было. На доске объявлений за церковью вкрадчиво шуршала отклеившаяся с обоих нижних уголков афиша органного концерта. Перед кафе висел фонарь в мозаичной подставке, разноцветные лучики света окрашивали дорогу перед дверью радужными полукружиями. Я вошел внутрь под нежные звуки колокольчика, осмотрелся.
Внутри кафе оказалось очень маленьким, но вытянутым, как половина бублика. Столики располагались по периметру округлого здания, в центре находилась стойка с кофе, рождественскими пряниками и ореховыми пирогами. Посетителей было мало: за дальним столиком пила кофе молодая парочка, парень и девушка делили между собой кусок аппетитно выглядящего кекса с изюмом, а недалеко от входа, около алькова с книгами на обмен, сидела шикарная женщина лет 50.
Женщин в возрасте очень легко разделить между собой по тому, забрасывают ли они свою внешность. Большинство полностью отдаются семейным обязанностям, поэтому внешнее отходит на второй план, забывается. Моя мать на молодых фотографиях выглядела стройной веселушкой, но узнать ее на тех фото смогли бы только те, кто давно был с ней знаком. Возраст размыл черты лица, подбородок перестал быть четким, потерявшись в мягких складках, годы отпечатались на лице однозначно и неумолимо, а при выборе одежды речь стала идти об аккуратности, а не о красоте. Время жестоко и к мужчинам, но все-таки к нам взгляд не так требователен.
Незнакомка была сухощавой и очень суровой. Блестящие черные волосы спадали на плечи вышколенной волной, алая помада без ложной стыдливости подчеркивала губы. Ее лицо не пыталось скрыть возраст, но стиль женщины делал его особенностью, а не ошибкой. Она знала себе цену, и это ощущалось во всем: в том, как уверенно она сидела, в том, как держала книгу худыми длинными пальцами. Это чувствовалось в больших темных глазах и строгом костюме из хорошей ткани. Властность в ее облике наводила на мысли о руководящей работе, но для этого женщина казалась слишком красивой, словно постаревшая актриса или модель. Непривычная яркость выглядела экстравагантно, хотя не настолько, чтобы быть неуместной.
Неужели это и есть писательница? На секунду я замешкался, но потом подошел к столику и поздоровался.
– Вы Алиса Ветер?
Незнакомка подняла глаза от книги и ответила профессиональной, отстраняющей улыбкой.
– Все верно, – она отложила книгу, это был томик Лотреамона. – А вы Нестор Ли, поэт? Рада видеть настоящего поэта. Я читала “Туза теней”, он интригует. Необычный выбор тем и несомненное мастерство.
Голос оказался низким, с благородным призвуком, словно у дикторов или певиц. Может, ей много приходилось разговаривать, но я даже не предполагал, что детские писатели могут так выглядеть и вести себя. Мы оба скрывались за псевдонимами, которые теперь казались неуместными, избыточными и даже глуповатыми.
Неожиданно я смутился. Какая-то взрослая леди в возрасте моей учительницы из старших классов читала “Туза теней” да еще нахваливает его… Я выпал из контекста и растерялся. Алиса воспользовалась этим, чтобы указать мне на стул напротив.
– Прошу вас, Нестор, – продолжила она. – Поэзии, как и театру, постоянно предрекают смерть, но люди не меняются. Им нужны иллюзии, зрелища и заклинания, чтобы забыть что-то важное или его вспомнить. И поэты как раз похожи на заклинателей. Поэтому я уважаю таких, как вы, – несгибаемых, немодных, приносящих в мир красоту могучих саг, дерзновенность исследователей, откровенность настоящих трагиков. Одна нужная строка – и из глаз потекли слезы или раздался смех, люди растроганы или разгневаны. Слова дают поразительную власть.
– Над детьми? – закашлялся я, став ее фанатом после такой речи.
– И над ними тоже, – усмехнулась она. – Но хочу вас предупредить: моя книга для непослушных, любознательных, мрачноватых детей. Для тех, кто ненавидит вечеринки и любит страшные сказки. Мне в детстве постоянно читали истории про пушистых кроликов и принцесс, дожидающихся принца. Мне же нравились другие истории – леденящие, захватывающие, пугающие сказки про призраков и чудовищ, про вампиров и неодолимые опасности.
Ее глаза сверкнули, голос потеплел.
– Хорошо вас понимаю, – согласился я. – Сказки и без призраков довольно жестоки. Вспомните сборник русских сказок – сплошные смерти и непривычная логика. Только ребенок может воспринять ее всерьез без ощущения несправедливости и безумия.
Сев, я оказался внутри шлейфа духов Алисы. Горячий мох, немного дерева, чуть-чуть нарцисса, желтизна янтаря – никаких тебе фруктов и цветочков, которыми пахли мои девушки. Она несколько раз моргнула в ответ на мои попытки щегольнуть умом и кивнула:
– Да, в старых сказках есть архаичный языческий дух. Им неведома современная справедливость и нравоучительность. Они рассказывают о силах, которым такие категории незнакомы. Вот такую книгу я и хочу написать. А вы мне поможете.
– Что вам нужно? – я заказал черный кофе и снова взглянул на нее.
– Книга – это сказка о ведьмах, которые накладывают несложные, но губительные проклятья на людей. Форма заклятья – издевательский стишок, в котором в общей форме описывается, что случится с жертвой, – Алиса рассказывала очень внятно, доходчиво. – К сожалению, я не могу сама написать стихи. Таким талантом я не обладаю, а мне бы хотелось, чтобы заклятья звучали устрашающе и загадочно. Читатели должны ощутить интерес и сомнение. Но самое главное – стихи должны быть простыми и певучими, словно старые заговоры.
– Может, у вас есть примеры того, на что это должно быть похоже?
Собственный голос показался мне чересчур угодливым. Мне захотелось понравиться Алисе, а из-за разницы в возрасте и ее манер я чувствовал себя так, будто сдаю экзамен.
– Конечно, я пришлю вам дополнительные материалы, если мы придем к соглашению, – сказала она и откинулась назад. – Но я хочу быть уверена, что вам интересна книга. Что мы находимся на одной волне. Понимаете, мне нужен соавтор, а не просто исполнитель.
Я напрягся, но старался сдержать волнение. Она оперлась спиной на спинку стула и следила за тем, что я предприму, но меня таким не проймешь. Я тоже отлично умею принимать позы и оказывать нужное впечатление, но тема никак не приходила в голову. Нужно что-то простенькое, но что заклинать?
– Топчут ноги серый камень…
Алиса подняла бровь, но я смотрел в окно, сосредоточившись на ускользающей мысли.
– Топчут ноги серый камень,
Силу он хранит веками,
Тянет облако к земле,
Горизонт отяжелел.
Ветер севера могучий,
Распори же с силой тучи,
Снег покроет камни эти,
Холоден, пушист и светел.
Алиса усмехнулась. Тема ветра должна была ее задеть.
– Слишком похоже на детскую считалку, но в общих чертах ты понял верно. Только знай – ведьмы не рисуют пасторальные картины, они заставляют природные силы дать им то, что те желают. Они угрожают, вымогают, выпрашивают, дурачат. Но давай проверим, сработает ли это, дружок, – смена ее тона и резкий переход на “ты” меня покоробили.
Но женщина предпочла не заметить мое недовольство, расправила спину и посмотрела в окно.
– Топчут ноги серый камень, силу он хранит веками, – угрожающе зашептала она, сливая фразы в одну, ускоряя темп.
Я открыл рот, чтобы спросить, что происходит, но Алиса понизила голос до страстного шепота. В ее странном поведении было что-то завлекающе непристойное, и я не мог его прервать, чтобы не устроить сцену.
– Тянет облако к земле… Горизонт отяжелел…
У писательницы оказались задатки актрисы. Легкие, безобидные строчки, произнесенные ее голосом, приобретали странный вес, она будто притягивала небо вниз, вцепившись в воздух рукой с острыми, покрашенными алым ногтями. Мне стало холодно – от двери потянуло сквозняком.
– Ветер севера могучий, – громко приказала она, заставив парочку, поедавшую кекс, обернуться. – Распори же с силой тучи! Снег покроет этот город, пусть придет ужасный холод!
Концовка была другой, но должен признать, что к ее стилю декламации она подходила лучше.
Я поспешно глотнул из чашки, чтобы не комментировать происходящее. Алиса Ветер снова откинулась на спинку стула, скрестила руки на груди и разглядывала меня так внимательно, что хотелось провалиться сквозь землю. Ладно, я готов потерпеть эксцентричность заказчика, если он как следует заплатит. Писатели постоянно живут в придуманном мире, иногда забывая разницу между воображаемым и реальным, когда погружаются в книгу. Кто я такой, чтобы осуждать чужие странности? Может, ей нужно пропустить текст через себя?
– И что теперь? – скептически поинтересовался я.
– Теперь мы немного подождем. Не хотите ореховый пирог, Нестор? Я заставила вас приехать, я угощаю. Разделим вместе хлеб.
Неистовая и грубоватая карга куда-то пропала, вернув холодную, деловитую даму. Я не понял, чего именно хочет дождаться писательница, но если вы считаете, что я отказался из чувства гордости или неудобства, то ничего подобного. Мой лозунг – бери от жизни все, ввязывайся, храбрись.
Мы некоторое время поговорили о книге, об обычаях, в которых разделение пищи с гостем является очень важным, а затем девушка с кексом громко воскликнула: “Смотри! Смотри!”. Я по инерции посмотрел в окно – и увидел, как с неба падают первые снежинки. Сначала они двигались бесконечно медленно, создавая мягкую завесу, а затем начали слипаться в крупные хлопья, покрывая дорогу белым покровом. Первый снег вошел в город тем вечером, помогая мне получить работу.
– Будем считать это хорошим знаком, – Алиса встала, оставив меня и недоеденный пирог. – Я готова с вами поработать, Нестор. Детали отправлю по электронной почте.
Не успел я ответить что-то подходящее случаю, как за заказчицей хлопнула дверь. Снег завалил следы, как будто ее и не было никогда, но на столе лежало несколько тысяч аванса.
***
Следующую неделю я провел за перепиской с Алисой Ветер и чтением книг, которые она мне присылала. Имитировать архаичный стиль заговоров не так просто, как кажется, – в них не всегда присутствовала рифма, но образность заставляла присвистывать. Особенно в старой магии поражала несовременная, нутряная и эгоистичная жестокость. Любовные заклятья просили ветер разорвать живот возлюбленного и вместо печени и сердца вложить тоску по девушке, проклятья же так и вовсе заставляли мурашки бежать по коже грубой откровенностью и злобой. Строчки свивались в змеиный ком, все начинало прыгать перед глазами.
«Из избы выйду не дверями, со двора не воротами, выйду я черным окном, пойду я темным лесом, там пни да коренья, там грязь и раздор», – читал я в книге Алисы, пытаясь представить, как это должно звучать в стихах. Имитировать древнюю ненависть или нутряные страсти было тяжело, но это раззадоривало. Я наскакивал на заклятья снова и снова, словно кусачая собака; пробовал разные ритмы, даже шептать себе под нос начал, чтобы понять, складываются фразы или нет. Впервые за долгое время я действительно писал стихи, пусть и странные, пусть и отталкивающие.
Критические замечания Алисы и ее внимание к строгой стилизации мне импонировали. Впечатлить ее оказалось тяжело, похвалы выдавались скупо, но все же она согласилась сотрудничать, и теперь я старался исправиться, выдать что-то особенное. Следующим заданием писательницы стало стихотворение, в котором ведьма проклинает юношу, заставляя его стать ее вечным слугой. Сильный образ. В этом мне виделось что-то средневековое, так что я оторвался от книг и позвонил Моне. Если кто-то и даст внятный совет, то она.
Раньше мы встречались, и смогли расстаться друзьями – просто разошлись, будто связывающая нас нить безболезненно распалась. Мона писала диплом по магическому мышлению европейских Средних веков и иногда до сих пор читала лекции для студентов первых курсов, так что я рассчитывал на помощь. Я объяснил ей суть работы, и она вздохнула.
– Проклятье? Хм… – пауза длилась долго. – Пользоваться магией в прежние времена означало продать душу дьяволу. Даже рыцари, которые пытались пользоваться безобидными бумажками с бессмысленной белибердой, чтобы не умереть в бою, считались еретиками. Так что теперь ты тоже еретик на пути к Сатане.
Она тихо, еле слышно посмеялась.
Мона обожала юмор, который понимала лишь она сама. Она не нуждалась в собеседнике для того, чтобы получать удовольствие от шуток, и источниками смеха обычно служили те, кто не разбирался ни в истории, ни в философии, ни в искусстве, поэтому нормально она общалась только с узкой сектой таких же глубоких гуманитариев, как она сама. Я не до конца отвечал ее требованиям, но пока мы были вместе, она сдерживалась.
– Да, я вступил на тропу зла, – согласился я. – Посоветуешь, как качественно проклясть невинного юношу, чтобы заработать денег на пропитание?
– Почему бы и нет, – Мона отхлебнула невидимый напиток. – Тут все зависит от того, к какой традиции обращаться. Ты хочешь европейскую традицию или нашу? Держись лучше корней, так атмосфернее. У меня мурашки по коже от старых русских заговоров и ворожбы, от всех этих домовых и жутких полуночных обрядов.
Она открыла невидимую мне книгу, и я слушал, как Мона листает страницы. То, что она сразу нашла подходящий запросу том, казалось совершенно логичным. Когда я жил у нее, то ощущал себя лишним среди груд книг, не имеющих системы. Она, разумеется, существовала, но ее сложное устройство понимала только Мона, поэтому она не терпела, когда кто-то перемещал книги из одной стопки в другую.
С другой стороны, только она запросто могла начать искать талмуд про средневековых ведьм, не вдаваясь в подробности и не тратя время на то, чтобы расспрашивать, зачем это понадобилось. Она считала, что если взрослый человек что-то просит, значит этому есть веская причина.
– Если хочешь сконструировать проклятье или заговор, то они состоит из пяти частей, – наконец сказала она. – В первой описываешь, что делаешь, во второй идут желания, цель. Дальше как в любой магии рисуешь символический образ действия, а затем ссылка на авторитеты – кого ты привлекаешь, чтобы проклятье имело силу. Потом эффектная закрывающая кода – и все.
Я ничего не понял и потянулся за бумажкой.
– Мона, погоди… Мне нужно все записать. Что такое кода?
– Последний яркий аккорд. Та-да-ам. «Да будет слово мое крепко, как камень, нерушимо, как скала», в таком духе. Ты подберешь образы пожестче, если нужно, – она замялась. – Это не моя специализация вообще-то. Ты хотя бы представляешь, насколько необъятна история Средних веков даже в рамках одной страны? А уж в русской специфике я плаваю тотально.
– Я представляю, но больше у меня знатоков прошлого в друзьях нет, – начал раздражаться я. – Все эти части должны идти друг за другом?
– Нет, необязательно. У каждого колдуна свой стиль, – она опять усмехнулась сама себе. – Поищи собственный почерк, поэкспериментируй, почитай книги про старорусскую ворожбу и гадания, а мне пора.
Мона положила трубку. Она умела уходить по-английски, не затягивая. Именно так она попросила уйти и меня. Иногда я скучал по запаху ее лохматых волос и полному шкафу темных строгих рубашек.
Я скачал пару книг по русской ворожбе и засел за материалы. Найти свой стиль, выстроить его на основе чужих жутковатых заговоров, выбрать лучшее, отбросив дурное, – да, это я могу. Если верить источникам Моны, я был неофитом на пути к Сатане, так что стоило постараться.
***
Я утонул в море одержимости, обретя давно отсутствующую уверенность, непробиваемую целеустремленность. Трудно сказать, почему я из кожи вон лез со стихами-заклятьями, но наличие сложной, не решаемой с наскока задачи вдыхало в каждый новый день азарт и свежесть. Мне нравилось работать над чем-то, имеющим смысл.
Время внезапно освободилось от мусорных занятий и превратилось в чистую, широкую полосу, которую можно отдать под нечто значимое. Ничто кроме работы не запоминалось. Я ощущал себя занятым профессионалом – не кем-то, кого мотает по жизни, словно клочок мусора, а человеком, вносящим свой вклад в мир.
Алиса избавила меня от мук безделья, подарив четкие дедлайны и конкретные задания, не прощающие подхода спустя рукава. Ко мне взывали черные леса, куда не проникает ни луча света, я крался за углами темных избушек. В них жили необъяснимые, чуждые существа, с которыми можно договориться лишь с помощью жертвы или принуждения.
Звонки от приятелей я отбивал, потому что хотелось поскорее закончить дело. Стоит отвлечься – и я потеряю неожиданную жилу вдохновения, идеальный распорядок.
Я оказался целиком захвачен книгой Алисы Ветер, необычными поворотами истории, загадочными требованиями, но главное – ритмами, образами. Я мечтал быть Бодлером, романтическим певцом цветов зла, но превратился в шамана, который гнет неистовую и ненавидящую человека природную бездну, создает из нее предметы, вытряхивает из нее нужные события под негодующий рев. В работе с заклятьями была опасность, я легко ее представлял. Я топил корабли, отбирал здоровье, заставлял людей гореть нездоровыми страстями вместе со странствующими ведьмами из истории Алисы.
Звонка в дверь я никак не ожидал и легко его проигнорировал, но так же легко отбросить дублирующий его, надоедливый вопль телефона уже не смог. Чья-то целеустремленность ничуть не уступала моей. Посмотрев в глазок, я понял, в чем дело. Мона. Мона никогда не сдается.
– Нестор! Открывай, черт бы тебя подрал!
Я открыл дверь.
Мону вот так, во плоти, я не видел давно. Волосы собраны в неаккуратный хвост, брови все такие же лохматые, как я помню, в уголке рта – легкая усмешка. Спокойный взгляд, длинное пальто, руки торопливо стаскивают перчатки. Она ненавидит мерзнуть, но лишнюю одежду ненавидит тоже, поэтому начинает расстегивать пальто уже с подъезда.
– В чем дело? Я занят.
– Дело в твоих родителях, Нестор, – она раскрыла дверь и прошла внутрь, заставив посторониться. – У них не вышло тебе дозвониться, и они решили, что ты попал в беду, вот и попросили проверить, как ты тут. Присылай им сообщения, что ли, раз в месяц. Я попросила их удалить мой телефон, чтобы не оказываться в такой неудобной ситуации, но они вряд ли послушают. Родители вечно делают, что хотят.
Она присела на стул в прихожей, пошевелила ногами в узких джинсах, а потом уставилась на меня. Женщины обычно дозируют взгляд, будто распределяют его по всему телу, чтобы не казаться навязчивыми, грубыми. Мона никогда не боялась показаться грубой, поэтому смотрела прямо в лицо, спрашивая взглядом, какого черта ей пришлось сюда тащиться.
– Ты выглядишь вполне здоровым. Хотя и похудел килограммов на пять, – прокомментировала Мона. – Почему ты не выходишь из дома целый месяц?
– Что? – не понял я.
Вот теперь она стала более внимательной и осторожной. Осмотрела снова, но уже как врач или человек, оценивающий уборку квартиры чужими людьми. Потом, сделав про себя выводы, Мона расширила радиус сканирования и включила в него мою квартиру.
Я невольно следовал за ее взглядом и отмечал то же самое, что и она, – упаковки от заказанной на дом еды, брошенные то тут, то там, темнота, нарушаемая только отдаленным сиянием монитора в комнате, исписанные листки в самых неожиданных местах.
– Видимо, заказ с ведьмами тебя так захватил, что ты забыл обо всем вокруг, – озвучила мысли она. – Но месяц? Вряд ли стихи требуют такого неусыпного внимания. Что-то случилось?
Я хотел рассердиться, выказать недовольство, но ее визит был чем-то из ряда вон выходящим, поэтому я попытался понять, какое сегодня число. Цифры в правом углу компьютера показывали, что с момента встречи с Алисой Ветер прошло чуть больше месяца. В зеркале отражалось давно не бритое сероватое лицо. Я попытался вспомнить, когда в последний раз выходил на улицу, но место воспоминаний занимал падающий снег за окнами кафе.
Мона молча наблюдала за моими метаниями, но в конце концов не выдержала:
– Ну, что скажешь?
Я не знал, что ответить. Нестерпимо хотелось завершить неловкий разговор и вернуться к делу. Мылся я, судя по всему, несколько дней назад, поэтому начал стесняться присутствия Моны. Она была слишком деятельной и свежей, словно пришла из другого мира.
– Все нормально. Ты меня отвлекаешь, —сказал я как можно менее подозрительно.
– Покажешь, над чем работаешь? – спросила она.
Отказаться было бы странно. Я гордился тем, что сейчас делал, – непривычный, но захватывающий проект.
Так Мона оказалась невероятно близко к моим стихам. Они выплеснулись далеко за границы монитора, захватив всю комнату. Я рисовал на полях своих заклятий, захваченный новой реальностью, хотя не брался за иллюстрирование с первых курсов университета, когда мне пришло в голову, что пора отбросить все лишнее и посвятить себя слову.
– Проходи.
Присутствие Моны проявляло основную ноту последнего времени – одержимость. Девушка выглядела лишней, словно детектив, пришедший в место обитания сумасшедшего. Без детектива все имело смысл, все складывалось, но теперь не было возможности восстановить скрытые связи, потому она их разметала.
Мона взяла несколько листков, скользнула по ним глазами, аккуратно положила на место. Эта аккуратность была самой чуждой частью ее поведения.
– Ты написал то заклятье про захват души юноши? – поинтересовалась она, чтобы разрушить тишину.
– В тот же день, когда тебе звонил, – я поразился, какая гордость звучала в голосе. – Сделал хитрую сборку из разных заговоров, получилось очень зловеще.
– Я даже не подозревала, что ты можешь так отдаваться работе.
– Мне просто прежде не попадалось ничего стоящего.
– Позвони родителям.
Мона вышла из комнаты, похлопав меня по спине.
Я снова остался один. Она сама закрыла за собой дверь, та захлопнулась с резким щелчком. Минуту я думал, не стоит ли прогуляться и посидеть в кафе, но потом снова сел за компьютер.
***
Что-то разбудило меня посреди ночи.
Я потерял счет времени, ложился и вставал не тогда, когда диктовало солнце, а под влиянием усталости – и только. День и ночь потеряли обыкновенный смысл, отдалились. За окном шумела автострада, пробиваясь даже сквозь стеклопакет. Деревья расчертили стену тенями ветвей. Лежа в кровати, я ощущал странную легкость и свободу и начал понимать, что со мной что-то не так. Память освободилась от образов из чужих книг и подсказала, что я не выходил из дома два месяца.
Я принял душ, сделал себе чашку кофе, пробираясь сквозь сложенные тут и там распечатки и упаковки от пиццы, сгреб мусор в огромный мешок и вышел на улицу. Фонари разгоняли пустую темноту, город спал – ясная, тихая зимняя ночь. Холодный и свежий воздух ударил в лицо, и я вдохнул его полной грудью, словно освободившийся из тюрьмы заключенный.
Тонкий слой снега похрустывал под ногами, будто подчеркивая каждый шаг отдельным штрихом. Я добрался до реки, посмотрел на неровную темную полынью, в которой дрожала искаженная полная луна, и понял, что с Алисой Ветер пора завязывать.
Что бы во мне ни включилось в ответ на ее проект, заполнив место смысла жизни, наступила пора вернуться в мир. Но когда я спрашивал себя, почему до сих пор сидел дома, в ответ возвращалась непонятная пустота. Этому не находилось внятного, убедительного объяснения, как будто причины и не было.
Полчаса походив по ночной набережной и успев замерзнуть, я вернулся в квартиру. Воздух застоялся, и я распахнул окно, чтобы выветрить дух склепа и холостяцкого одиночества. Но сколько здесь накопилось бумаги! Сколько же стихов я написал для Алисы в непонятном сосредоточенном умопомрачении? Ответ меня поразил – сотни. История чата показывала сотни отправок, сотни самых разных стихотворений, коротких и длинных, на самые разные темы. Зачем ей все это? Что за чертовщина творится?
Мне стало страшно. Чат мигал десятками неотвеченных сообщений от приятелей и Моны, я пролистал только последние. Она проверяла меня каждые три дня с помощью безобидных вопросов – и я каждый раз отвечал. Весьма сдержанно, но достаточно, чтобы не выглядеть чокнутым. Проблема была в том, что я не помнил этих ответов и этих разговоров.
Чат с Алисой Ветер пестрел следами постоянных созвонов, но я не сумел восстановить в памяти ни одного из них. Судя по истории переписки, я отправил ей такое количество разнообразной поэзии, что хватило бы на несколько отдельных книг. Она задавала тему – и я отзывался, словно по щелчку. Сейчас писательница находилась вне сети, и мне пришла странная мысль, что именно поэтому я и свободен. По спине пробежал холодок. Может, я схожу с ума?
«Наше сотрудничество закончено», – написал я и отправил Алису в бан. Что бы со мной ни творилось, мне требовалась передышка. Я слышал о ребятах с депривацией сна, которые не могли вспомнить, чем занимались в течение недель предельной загрузки, но не думал, что сам попаду в ту же компанию из-за неуемного желания преуспеть. Чтобы успокоиться, я лег на диван, обхватил себя руками и незаметно заснул.
На следующий день все произошедшее казалось размытым, далеким сном, о котором напоминал только беспорядок вокруг и смелые, необычные рисунки сказочных чудовищ. Деньги на счету манили отправиться в город, и я бродил целый день, наслаждаясь красками улиц, лицами людей, живыми звуками, движением потоков народа в метро и на перекрестках. Трафик бурлил, уносился вдаль. Пока я сидел дома, люди перемещались по городу живыми реками, и теперь я наверстывал, окунаясь в тот же поток.
Поэты в лофте поражались моему долгому отсутствию, и я чувствовал себя так, будто вернулся из чужой, отдаленной страны. Порой она вставала перед глазами – темные глубины лесов, сплетающиеся острые ветки, обглоданный череп оленя, сделанные из волос фигурки. У меня не хватало смелости вернуться и все перечитать.
Неделю я кочевал от приятеля к приятелю, потому что подработку барменом потерял, но звонок от Алисы Ветер отбить не смог.
– Возвращайся домой, – произнесла она без приветствий и вступлений.
– Идите к черту.
– Как из темного леса, из сухой борозды… – начала вдруг она, и я тут же узнал собственное творение. Это был заговор, сделанный для книжки, им ведьмы подчинили волю двух девочек в седьмой главе.
– Это идиотизм! – начал я, но тут же сник.
Спорить расхотелось, появилось желание вернуться домой, потому что я слишком долго кутил. Разум убеждал меня, что пора поискать новую работу и убрать в квартире, все выглядело очень логичным, но нутро восставало против.
– Нет! – прорычал я.
– Встретимся там, Нестор, – почему-то голос продолжал разговаривать со мной, а трубка не вылетела из рук. – Ты хочешь знать, что случилось и каково твое место внутри замысла.
Я стоял посреди лофта и не мог выпустить телефон из рук, пальцы цепко его сжимали против моей воли.
– Не все наделены поэтическим даром, как ты, – продолжила Алиса. – У меня его нет. В иных обстоятельствах это стало бы препятствием, ведь ведьмы должны сочинять заклинания сами, но теперь ты помогаешь мне творить магию. Знаешь, смекалка позволяет обойти многие ограничения в жизни.
Она усмехнулась.
– Не может такого быть… – я не собирался произносить это вслух. – Ведьм не существует.
– Конечно, нет, дружок.
Через час, истерзанный сопротивлением невидимой силе, принуждавшей прийти, я стоял около подъезда и смотрел, как Алиса Ветер направляется ко мне свободной и уверенной походкой человека, берущего от жизни все. Теперь хищные повадки и пронзительный взгляд не казались мне такими притягательными. Белое пальто с пушистым воротником и сапоги на шпильках показывали статус Алисы лучше любой родословной. Она была Венерой в мехах, а я – печальной мошкой. Я попался в ловушку, словно дурак.
– Я не хочу больше в этом участвовать, – попытался я, но язык вдруг присох к небу.
– У нас много работы, Нестор, – сказала Алиса.
Происходившее дальше намертво впечаталось в память. Мое бессилие, легкая улыбка на покрытых алой помадой сухих губах, ноги, идущие к подъезду помимо воли, отпечатки птичьих лап на снегу. Но главное – рука Алисы, покровительственно лежащая на моем плече.
Купить сборник рассказов “Демон пустоты” можно здесь.
