Написано на конкурс мини-рассказов Врочека Шимуна. Тема звучала так: “Кого же может полюбить урод? Конечно, самую красивую из женщин”. Первое место по версии Врочека. Весьма вольная трактовка темы, в которой я обыгрывала как тему конкурса, так и цитату про красивых парней из “Острова мертвых” Желязны.

 – Красивые парни ни на что не годятся, – завершил Терновник, подходя к двери. – Владельцы считают, что это влияет на инстинкт самосохранения. Никто на тебя не поставит. Если твое тело тебе дорого, ты не можешь делать шоу, – это аксиома.

Рваные раны.

 

Пакеты на миг остановились друг напротив друга, зависли, чуть покачиваясь, а потом опять начали кружить по пустому заднему двору. Один был заляпан грязью – кажется, на него кто-то наступил, а логотип “Ревайз” истерся в бесчисленных морщинах; другой – маленький и черный, приземисто полз под сдавливающим его ветром. Если некоторое время смотреть на то, как летают полиэтиленовые ошметки, можно ощутить что-то неприятное, – словно сам ты всего лишь навсего пустой скомканный пакет, которым управляет кто-то тебе невидимый. Из-за угла, около которого стояли хлопающие крышками мусорные баки, вывернул Терновник и еще раз наступил на бледный “Ревайс”. Хлоп – и все.

– Хэлло, пацан, – корявая ладонь опустилась на голову. – Бери полотенца.

– Тебя ждет Шэт. Она размахивала камерой и орала, что ты проклятый идиот.

– Опоздал, – он посмотрел на часы, сдвинув широкие дуги бровей, выпуклые, как пластилиновые валики.

Терновник – это мой брат, если вы еще не поняли. Именно поэтому я могу стоять на заднем дворе “Гейта”, где постоянно ошиваются торчки, обезумевшие от зрелища боя девки и прочий трущобный люд, тогда как вы точно обходили бы это место стороной. За спиной взвыло сотнями голосов – наверное, Файнс все-таки проиграл. И стоило столько выпендриваться и денег на рекламу тратить – все равно любому было понятно, что он слабак.

– Еще тебя ждет этот, – вспомнил я, почесывая заросшую голову и произнося последнее слово как можно более язвительно. – Будет, как обычно, клянчить…

– Это не твое дело, пацан.

В этот раз в голосе добродушия поубавилось. Он отодвинул меня с дороги и нырнул в темный коридор. Вся спина покрыта шрамами, а на руках красуются выжженные и вырезанные узоры, из ран превратившиеся в бледные полосы. За это его Терновником и прозвали – за то, что режет себя нещадно, как будто ему на ринге мало достается. Уродливый, как черт, череп здоровый, глаза узкие, а кулаки… Я надеялся, что когда вырасту, стану таким же, но пока до этого далековато. Я опустил взгляд на сжатый кулачишко, потом перевел его на покрытый белесыми змеями шрамами кулак Терновника, и только вздохнул.

– Су… – начала было Шэт, вскочив со стула, но брат быстро перехватил ее и положил на задницу здоровенную ладонь.

Вот ведь удивительно – он был на гориллу похож, а стоило ему прикоснуться к Шэт, как та сразу затихала, шевеля ноздрями, как лошадь на скачках.

– Ты должен успеть, – намного спокойнее добавила она, протягивая одну руку к камере.

Некоторое время они так и стояли: Терновник сверлил ее маленькими глазками, посмеиваясь, но Шэт этого не знала, это только я мог догадаться, ведь с ним столько прожил. Девица часто дышала, пытаясь вжать в себя грудь, которая касалась изуродованного живота брата. Побаивалась, но не убегала.

– И сволочь же ты, Терновник, – наконец сказала Шэт и отодвинулась.

Пока она брала у него интервью и спрашивала, собирается ли он победить, что сегодня за бой, что за награда и прочую чепуху, я достал из шкафчика чистые полотенца, бутыль анестеза и расправил скомканную турнирную таблицу. Брат взял в руки любимые ножи и позировал перед камерой, словно какая-нибудь девка из рекламы, а Шэт приговаривала:

– Рожу, рожу пострашнее сделай. Они должны тебя бояться, должны тебя хотеть, – посмеивалась она, обходя его со всех сторон. – Из красивых парней получаются негодные бойцы, все это знают… Злее взгляд!

Иногда мне казалось, что Шэт – больная. Особенно, когда у нее так блестят глаза. Женщины не могут так переться от уродства, пусть даже оно и пахнет мускусом и потом. Хотя тут дело в крови , которая заставляет их изнемогать, бросаться на первого попавшегося. Азарт всех уравнивает – и аристократов из центра города, и еле насобиравших на билет бродяг, и шлюху, и мать семейства. Из зала доносились крики и отчаянный визг восторга. Наверняка зрительницы в ложах уже поскидывали лифчики, меня так и подмывало посмотреть, а то таращиться на худую, как доска, Шэт было неинтересно.

– Кай.

Я обернулся и поморщился. Шэт неспешно убирала камеру, а тут вдруг по-быстрому свернулась и исчезла, будто ее и не было. Брат разминался, ножи сверкали, и удивительно было, как эта громадина умудряется так быстро двигаться. По имени брата никто не называл уже добрый десяток лет, а многие вообще не знали, что у него есть имя, но пришелец его прекрасно знал. В затхлую комнатушку ворвался запах лосьона и чистых волос. Я недолюбливал Мэриона – пидор и имя пидорское, но что поделаешь, если брату он нравился. Как-то я сказал Терновнику в лицо, что Мэрион – пидор, так он так меня отделал, что я больше вообще о этом придурке не заговаривал. А я что… Все так говорят.

– Привет, – кивнул брат, отложив ножи.

Тело лоснилось, делая его похожим на копченую рыбину, когда-то попавшую в сети и изранившуюся донельзя. Мэрион зашел, сцепил длинные пальцы и остановился. Они никогда не должны были оказаться рядом, как не могут в нормальных условиях соединиться в одном объеме клок колючей проволоки и вырванная из глянца страница, но я скромно сидел на стуле и воочию видел, как худощавый Мэрион чуть наклоняет в приветствии голову, а брат вразвалку отходит к раковине, чтобы смочить лицо. Не понимаю, как он его терпел.

– Никто не хочет позволить мне драться, – произнес гость. – Красивые…

– Красивые парни ни на что не годятся, – завершил Терновник, подходя к двери. – Владельцы считают, что это влияет на инстинкт самосохранения. Никто на тебя не поставит. Если твое тело тебе дорого, ты не можешь делать шоу, – это аксиома, – голос брата звучал устало, но в нем слышалась не понятная мне поддержка. – Мэрион, ты никого не убедишь, что в тебе нет этой слабины, если не попробуешь. А попробовать тебе не дадут. Скажут, что твое место в рекламе шампуня, а не на ринге.

Забежал распорядитель, кинул несколько коротких фраз. Мэрион помрачнел. Он был высок, спокоен, изящен, совсем не похож на бойца для “Гейта”, да к тому же еще и аристократишка. “Рваные раны” требовали выдержки и презрения к своему телу, тут не действовали правила, а побеждали психопаты. Телевизионщики на пушечный выстрел не подпустят большеглазого пидора к рингу, им нужен ужас, страх, ненависть к себе, а кого может напугать Мэрион? Там, за занавесями, потрошили противников и резали себя, плюясь презрением в толпу. Не очень изысканно, может, но выжившие участники “Рваных ран” становились героями трущоб, настоящими мужиками. Верю, что Мэрион умел владеть ножами, но толку от этого все равно никакого. Если бы не брат, я бы фыркнул.

– Если ты вызовешь меня, они не будут противиться.

Даже голос у Мэриона был пидорский. Бархат, а не голос, в него бы теток заворачивать. Я не мог понять, почему он день за днем приходит сюда, получая только отказы и плевки, вместо того, чтобы наслаждаться роскошью. Терновник замер, встретился глазами с просящим, тот буквально впился взглядом, в котором проносилось все, что угодно, – от мольбы до страсти. Страсти даже не такой, какую можно увидеть у женщин, кружащих вокруг брата, а привязывающей, подразумевающей что-то большее, чем я мог себе представить.

– Они согласятся, – просто ответил Терновник, повернув ножи.

Слова прозвучали буднично, просто, упали на пол и исчезли. Иконописная красота Мэриона была настолько не нужна здесь, что хотелось сплюнуть.

– Мне все равно, что случится, – качнул головой аристократ. – Я обещал.

Никогда не видел, чтобы брат колебался, но в этот раз он несколько раз дернулся, захлопнул дверь перед носом у распорядителя, который начал волноваться, скользнул взглядом по мне, наморщился, от чего его лицо стало похоже на раздавленный полиэтиленовый пакет.

– Терновник! Терновник! ТЕРНОВНИК!!! – орала толпа.

– Слушай, я… – крики раздражали брата, он ударил кулаком об дверь, и теперь уже Мэрион сохранял спокойствие, ожидая ответа. – Я не хочу этого делать…

– Спасибо.   Аристократ положил бледную ладонь на изрезанное плечо некрасивого мужчины, а потом вышел в заполненный воплями проем.

Никто не узнал бы в раскромсанной туше тело недавнего красавца. Его пронесли мимо, как груду бесполезного мяса, но я помнил, как Мэрион улыбался, когда блеснул ножами навстречу недоверчивому и жаждущему его крови реву. Вот псих… Меня мутило, но больше разбирала досада на его упрямство, которое выбило брата из колеи. Терновник сидел, сжав широкое лицо в ладонях, и смотрел в одну точку; когда я устроился рядом, он даже не заметил. На руках и спине было полно новых ран, но на них он тоже не обращал внимания, кровь постепенно засыхала ломкой коркой. Я даже никакой шутки или поддерживающего слова не мог придумать, все казалось неправильным, а в бесстыжем упорстве Мэриона теперь виделось что-то величественное. Тишина нависала над нами и невыносимо кололась виной за что-то, что я не понимал.

– Недоволен?

Брат усмехнулся так жутко, что у меня по телу пробежали мурашки, и ударил по рукам, в которых я сжимал потную пачку денег. Банкноты, выдаваемые за победу, разлетелись по пустому двору.

– Да какого черта ты согласился, если он тебе нужен, если ты его любишь! Почему же ты согласился?! – неожиданно даже для себя взвился я, по-детски ревнуя и чувствуя ужас, который приходит, когда ничего уже не изменить. – Ты же сам говорил, что он твой друг! Ты же…

И тут я заплакал, топча банкноты и проклиная и эту игру, и ринг, и брата, и всех, кто приложили свою руку к гибели этого чертового упрямого пидора.

– Пойдем.

Терновник тронул меня за плечо, и мы медленно направились домой. Пакеты все так же ползали уродливыми лепешками.

 

Пояркова Жанна,  1.30 – 3.04. 18.12.04