Все началось с “Whole Lotta Love” Led Zeppelin.
Это непристойная, разнузданная песня. Несмотря на весьма почтенный возраст, она все равно мощно кроет – из музыки так и хлещет секс. Жирный открывающий рифф, крутое соло Пейджа, развинченный, неприличный текст – ты как будто совершаешь преступление, ты преследуешь, ты в огне. Голос Планта в первой строке – это машина, входящая в дрифт, риффы – будто черная плавящаяся резина. Начинается как блюз-рок, хотя Плант слишком дразнит, а затем песня срывается в психоделик, где некоторое время бродит, чтобы потом выдать фонтан резкого, вздорного соло.
Мне захотелось играть так, чтобы гриф дымился, издавая запах трассы “Формулы 1”. Дело было не в роке, не в мастерстве даже, а во власти. Непокорная энергия, которой так боятся диктаторы, и власть над реальностью – вот что меня притягивало. Whole Lotta Love показала, что мне на самом деле нужно. Я была рождена покорять звуковыми волнами неминуемой любви. Я просто не успела научиться.
Начать было нетрудно – это как прыжок с разбега в бассейн. Когда всерьез решаешь что-то начать, время ускоряется, будто кто-то сверху перещелкнул стрелки путей – со старого на новый. Надо просто пошевеливаться, пока не догнали сомнения.
Отправившись в гараж, я откусила неровные ногти кусачками и начала играть аккорды на взятой взаймы акустике. Аккорды дружелюбно нарисовал на бумажке мой школьный приятель Сергей, став проводником в неведомые земли. В поселке профессиональных гитаристов не было – только пара ребят, увлеченно бренчащих на аккордах “Все идет по плану” Гражданской обороны, песни “Кино” с “Чайфом” и непременный “Изгиб гитары желтой”, но это, когда все уже поднабрались.
“Все идет по плану” я торжественно и криво, как все неофиты, играла через полчаса. Четыре аккорда, невелика наука, хотя баррэ, где надо было одновременно зажимать пальцем первый лад и растопыривать пальцы в аккорде, мне не давалось. Струны, эти туго скрученные из металла жгуты, уже через час оставили рытвины. Вмятины на подушечках выглядели, словно прорытые окопы. Через неделю они были цвета, названия для которого не придумали, но покрытые кусками свежих мозолей, изорванные, гудящие и больные пальцы оказалось гораздо легче игнорировать, чем я предполагала. Тут ведь как – выглядит хуже, чем все обстоит на самом деле.
Я играла утром, днем и вечером на всем, что мне давали. Начав со старой акустики друга, я играла на найденном у помойки трофее – древней самодельной электрике с кривым грифом, из-за которого ее и выбросили, и на лопатоподобном “Урале” с ладами, режущими пальцы, как бритва. Его было некуда подключить, поэтому я просто представляла, как это должно звучать. Дорога до Whole Lotta Love предстояла длинная.
Спустя месяц беспрестанного насилия пальцы отвердели, а уровень выносливости поднялся достаточно, чтобы я смогла залихватски продолбить “Русское поле экспериментов” с начала до конца – и не утомиться. Сергей спросил:
– И что ты собираешься делать дальше?
Я ответила непонимающим взглядом.
Ни у кого в округе не было примочек для гитары, но я знала, что дисторшн делает все лучше, а квакающая педаль Хендрикса превращает звуки в божественный гимн. Пока я просто играла те нехитрые вещи, которым меня научили, импровизировала, складывала их, пробовала новые созвучия. Это было не то. Определенно весело, но совершенно не то. Я слушала записи стариков, разыскивая те, что пылали, и без особого успеха пыталась воспроизвести соло на слух.
– В группу пойдешь? Не помню чот успешных женщин-гитаристок, – уточнил Сергей. – Кем будешь?
Что значит – кем я буду? Что это за вопрос такой?
Я буду Джимми Пейджем, создающим жужжащую, сносящую дома лавину в When Levee breaks, Ангусом Янгом, скачущим, как сатанинский козел, под щекочущее позвоночник соло в Thunderstruck, Джимми Хендриксом в обрамлении светящегося неонового креста All Along the Watchtower, Эдди Хэйзелом, тонущим в волшебном источнике. Я буду продавшим дьяволу душу стариком, который играет ветхозаветные блюзы дельты перед смертью. Такая у меня душа.
Мне не удалось стремительно облечь это все в слова, чтобы засадить их в него как копье, поэтому Сергей продолжил:
– Ну вот кого из великих женщин-гитаристок ты можешь назвать? Я чот так ни одной и не припомню.
Простонародное любопытство, смешанное с желанием поставить на место, проникло сквозь слабое позвякивание струн выключенного “Урала”, на котором я уперто бренчала. Включить его было, к сожалению, все еще некуда.
– Да ну нахер. Энциклопедию почитай.
В тот день я сочинила свою первую мелодию. Я начала придумывать раньше, чем научилась играть.
Сергей был моим другом, но скверна сомнений проникает даже в лучших. Где-то в глубине души он видел в моем будущем не Джимми Пейджа, а личинку чьей-то жены. Для него я была симпатичной диковинкой. Диковинки умиляют, но их не берут в оркестр. Ну а я… Да я вообще не видела Сергея. Меня беспокоило, как записать только что придуманную музыку.
Подо мной пылала земля.
***
“Voodoo child” Хендрикса – это контролируемый шторм, многослойный звуковой оргазм. Начинается скромно, но кваканье wah-педали уже цепляет за крючки прежде, чем Хендрикс легко, раскованно пробует возможности гитары под fuzz-дисторшн. Он поет о том, как срубает гору ребром ладони, чтобы собрать из кусков остров, – просто потому, что может. Трек развивается, уступая место шипящему, объемному соло, его омывают тяжелые волны основного риффа. Они будто замешивают в океане остатки горы. Хендрикс – король, подлинный маг.
Я поступила в университет и покинула поселок. Сейчас жизнь начинающих гитаристов дружелюбна, как облака из шугейза и клубничного мороженого. Можно купить электрогитару любого типа или взять ее в аренду. Можно скачать партию и проигрывать ее в звуковом редакторе, для всего есть ноты и табулатуры, электронные примочки, плагины, сообщества помощи. Можно записывать и выкладывать домашние песни, не вставая со стула, удаленно стать звездой. Ютуб предоставляет массу вариантов послушать, как все должно звучать, видеокурсы, ролики, блоги гитаристов, покупки в кредит… Может, поэтому это так сильно и не впечатляет.
Меня же обучали мечты и дикие волки. Я пришла на музыкальный пир издалека, облаченная в шкуры, как варвар.
Записав на шуршащую кассету “альбом” для пяти друзей и закончив школу, я переехала в Питер. Красивый центр, окольцованный мостами, – и бесконечные неразличимые многоэтажки спальников, город, в котором не видно горизонта. Я совершенно потерялась. Где-то внутри Левиафана жили троюродные братья, но найти их в такой громаде оказалось непросто – кто же знал, что проспект такой длинный и путь по одной улице может занимать больше часа.
– Эй, это ты? Мы уже думали, ты не придешь.
Я могла бы бродить по району еще полдня, потому что забыла квартиру, но Костик махнул рукой и свесился из окна первого этажа, дерзкий и любопытный. Я ухватилась за его руку и залезла внутрь. Мне понравилось, что меня ждут, и понравилось карабкаться через окно, из которого иногда так удобно было сбегать. Такое мне подходило.
– Слышал, ты умеешь играть, – ослепительно усмехнулся он, пока я пыталась отдышаться в захламленной и заставленной аппаратурой берлоге. – Сейчас посмотрим.
Увы, я играть не умела. Это было избиение младенцев.
Но у братьев нашлись гитары, усилители и куча кассет с прямолинейными партиями, буквально лупящими слушателя, – от Exploited до Sepultura. У них была настоящая группа, а значит я нашла рай. Изменчивые и харизматичные младшие братья откровенно глумились, когда я ошибалась. Они до слез хохотали над моей дряхлой гитарой, спрашивая, не сама ли я ее сделала. Они приходили по ночам к моей съемной квартире, и мы втроем гуляли под светлым питерским небом, не умея остановиться.
В конечном счете, немного унижения – скромная плата за подлинное знание. Так учили истории про дзенских монахов. Я играла – много и дурно, но эти новые звуки уже походили на рок.
– Когда-нибудь я научу тебя играть один особенный блюз, – прищуривался Костик, театрально закутываясь в черную косуху и поднимая воротник. – Если будешь хорошей.
Ему нравилась я и мой восторг, но больше нравилось водить всех за нос.
– Я обязательно возьму тебя в группу, если будешь продолжать, – скупо обещал Леха, с любопытством наблюдая за нами.
Он всегда выполнял то, о чем говорил.
Все знают финал подобных историй – много слез, разочарования, разбитых сердец и фальшивых обещаний. В этой истории тоже были слезы и фальшивые обещания, но тяжело долго плакать, когда ты занят.
“Хорошей” я быть не собиралась. Похожий на спятившего сантехника вокалист AC/DC показывал совершенно другой жизненный пример, так что я быстро завела более эффективных учителей. Потерять столько лишнего времени в затрапезном поселке, будто в склепе, чтобы ждать снова? Ни за что. Я жадно и торопливо училась у всех подряд, посещала все школы кунгфу.
Было ли это сумасшествием? Вряд ли. Полностью меня понесло, когда я впервые увидела музыкальные магазины Питера.
Человеку, прожившему в городе всю жизнь, трудно представить себе восторг девушки из поселка, где о такой роскоши, как музыкальный магазин, никто и не помышлял. Горожане этого не ценят, они привыкли к изобилию вещей. Стройные, тяжелые электрогитары теснились разноцветным рядком в обрамлении гор из пакетов струн – медных, серебряных, железных, толстых и тонких, предназначенных для разных инструментов, ситуаций и стилей. Вереницы медиаторов, пухлых и почти прозрачных, покрывали витрину. Самоучители блюза и рока обещали варианты будущего. Гладкие тела электрогитар гипнотизировали. Меня мучила жажда дошедшего до оазиса бродяги. Я была готова пасть ниц.
Одержимость – это защита, которая позволяет пробежать по раскаленным углям, устилающим путь женщин ко всему, что по-настоящему стоит внимания. Некогда расстраиваться, некогда замечать препятствия или бегать за недостойными людьми, когда внутри тебя пульсар. Творческая одержимость – запретный инструмент рассекать горы, словно в Voodoo child, поэтому девочкам, которым не повезло с семьей, больше всего мешают неистово пожелать что-то большое. Их огонь душат, пока они о нем не забывают. Но если позволить ему гореть, если оседлать комету, то огонь обожжет всех кроме тех, кто способен его понять. Это очистительное пламя.
Я ходила и смотрела на гитары, пока не обзавелась новыми друзьями, у которых они были. Музыка струилась во мне, требовала выхода – и притягивала окружающих. Огромный город населяли уставшие и потухшие люди, которым инструменты были не нужны, и они отдавали их мне, но главное – я наконец-то насобирала на усилитель.
– Могу дать поиграть на моей гитаре, если хочешь, – предложил университетский друг. – Это действительно хорошая модель.
Прошло очень много лет, но я до сих пор помню, как впервые взяла в руки последний на тот момент Ibanez после гитар, больше похожих на бревно. Я-то считала, что играть можно на чем угодно, если у тебя есть призвание и упертость. В конце концов, люди умеют извлекать звуки из досок и играть на пиле. Как человеку, воспитанному на идее преодоления ради прогресса, мне даже нравились “бревна”, я хотела их покорить. По крайней мере, я убеждала себя в этом, пока не пришла в гости к Диме.
О, этот гладкий, почти шелковый звук, невероятная отзывчивость, которой изжеванные злым грифом “Урала” пальцы добивались пугающе легко. Эти слайды – сладкие, почти порочные и получающиеся сами собой. Прохладный корпус приятной тяжестью заставлял думать о теле любовника, которого я еще не знала. Чистые, управляемые вибратто трепетали, как живые. Мои пальцы скользили по грифу, с них сняли кандалы, а звук вился мягкой веревкой. Он впервые походил на то, чего я хотела достичь.
Так вот значит в чем дело. Вот оно что, черт подери. Студенческая бедность не играла мне на руку – я месяцами ползла с гирями на ногах там, где все летают, ползла по трассе, предназначенной для Ferrari.
– Поиграй со мной, – попросила я. – Покажи какой-нибудь блюз.
– Тебе понравится.
Он что-то вспомнил и взял первую ноту.
Дисциплинированный, сосредоточенный Дима, сын богатых родителей, – и я, упрямая и нищая, но совершенно счастливая. Он играл несравнимо лучше, хотя очень технично и отстраненно. Дима дружелюбно подстраивался, ни разу не засмеявшись, – и вскоре мы создали настоящую музыку. Мы играли полдня, профи и дремучая самоучка, и это изменило мой мир.
Оказалось, что сочно и сложно звучащие популярные риффы можно играть так легко. Не было никакого смысла превозмогать, но многочасовые тренировки пригодились. Мне нужна была новая гитара.
***
Соло Эдди Хэйзела в Maggot Brain – вершина психоделической гитарной школы, и его красота настолько всеохватна, что причиняет боль. С помощью безжалостной колдовской гитары он пробивается по ту сторону мира, смешивая упоение с мучительными уколами тоски о несбывшемся. Все начинается ленивым перебором, который ярко разбивает все еще традиционное вибрирующее соло со штрихами пуллов, а затем Хэйзел вылетает в космос.
Боже, эти журчащие спирали, стремящиеся в небо, звук, который Хэйзел гнет, переводя его из одной формы искажения в другую, эти вытягивающие из тебя все жилы слайды, доводящие до пика – и удерживающие там целую вечность. Хэйзел заставлял меня плакать от совершенства, которое все развивается и развивается. Ты близок к мольбе, надеешься, что он остановится, но в то же время хочешь, чтобы это продолжалось бесконечно. Трек вмещал в себя целую Вселенную.
Всегда хотела его сыграть – и не играла по той же причине, по какой верующие запрещают покорять священные горные вершины. Гитаристы стремятся посметь, но Maggot Brain – это что-то личное, как осколки настоящей любви. Его переигрывали в тысячах каверов, могла бы и я, но бессмысленно пытаться повторять чужую любовь. Это соло не создано для того, чтобы его присваивать, это молитва. Я не хотела разнимать его на части.
В моей жизни были все эти типажи, которые обрывают женские крылья, – взрослые мужчины, желающие помочь златовласке взамен на патронаж, раскованные герои, страдающие мальчики, непонятые поэты, извращенцы, обманщики, пошляки, любители муз, конкуренты, юные романтики, предлагающие немедленно выйти замуж… Но одержимость придала мне такую скорость, что они не успевали надолго зацепиться присосками за несущийся огненный болид. Я не могла тратить на них время, а потому оставляла позади быстрее, чем они успевали нанести ущерб. В женщинах любят вялость, поэтому одержимость творчеством – это оберег. Надолго я оставалась только с теми, кто тоже горит, кто чего-то стоит.
– Тебе нужно больше практики, но в целом достойно, – хмыкнул бородатый и волосатый детина, скрестив руки на груди. – Женщина-гитаристка – это интересно, а то сложно среди остальных выделиться. Басист скоро подойдет, а я пересяду на скрипку. Вот, послушай…
Я покивала. Все-таки меня брали в настоящую группу, так что не все ли равно, что она играет и что несет этот бородач. Так я стала частью doom-metal команды, основатель которой с ума сходил по My dying bride.
Это был чистый бизнес, ни капли любви. Бородачу нравилось, что я тощая и привлекательная девушка, способная уверенно сыграть заторможенные, распухающие риффы, а мне нравилось, что я теперь не просто бродячая собака, а настоящая гитаристка. Это щекотало эго.
Все бы ничего, остальные предложения были хуже, но затею подкосила респектабельность основателя. Мы репетировали у него дома в комнате, полностью обитой звукоизолирующим материалом. Как и все привыкшие к удобствам люди, он был неспособен сочинить ничего интересного. Его влекла стихия, он и впрямь надеялся, что это сработает, но педантичность выбивала из его музыки весь огонь – она была написана по линейке. Он просто хотел, чтобы мы копировали заторможенный шарм My dying bride. Он был не панком, как я, а сраным косплеером.
Я неискренне старалась полюбить его вялый сочинительский стиль. Ха, напрасный труд. Спустя полчаса репетиций я уже представляла себя Робертом Уайтом в Ball and Buscuit, когда он импровизирует – и гитара тянуще визжит, заставляя вертеться от кайфа. Каждый раз он играет что-то новое, но любой поворот его фантазии оказывается к месту. Жизнь, дикость, отчаяние, расплескивающиеся в разные стороны, – вот это было мне по душе.
После дум-металистов были отвязные панки, школа электрогитары, учитель джазовых соло, затем рокеры, потом любители Muse, дальше каверы на Don’t fear the reaper с фанатами металла. Иногда я клала гитару рядом с собой в постель, утомляясь играть гаммы для техники, и так засыпая. Я уже могла играть то, что хотела, и обрела уверенность странствующего менестреля, у которого нет ничего кроме инструмента и собственной магии – и которому больше ничего не нужно.
– Знаешь, я беру тебя на место Костика, – сказал Леха, когда я по привычке навещала братьев. – Он постоянно бухает и пропускает репетиции, невозможно уже. Ты достаточно хорошо играешь. Мы можем обработать твои песни.
– Да неужели?
На тот момент группа братьев казалась мне провинциальной и неоригинальной смесью Летова, КиШа и дембельских песен.
– Ты же не думаешь, что я начну тебя хвалить? – усмехнулся он.
Люди всегда впечатлены, когда больше тебе не требуются.
Психоделический рок связан с сексом и знанием, пропитан ими, как плоды – соком. Он полон эротики, но не романтической, а простой и необузданной, как природа, страстью, на которую не надевали оковы, которую не искажали понятием греха. Это тяга желания познать целиком и отпустить на волю. Вакхическую, шкворчащую от энергии музыку создали, чтобы делать свободным. Она обучила меня лучше школ и консерваторий, передала животворный гул мира. Как только я продвинулась достаточно, чтобы по-настоящему ее играть, Хендрикс и Хэйзел освободили меня так же, как сделали это с тысячами других людей.
Я не искала одобрения или чужих разрешений. Страстное увлечение, граничащее с одержимостью, придало мне окончательную форму – странник, исследователь, маг, поэт. Я и моя новая гитара – нас было довольно, а остальные стали отличными или негодными попутчиками на дороге к бесконечным приключениям. Музыка и искреннее, невыносимое желание открывают множество разноцветных порталов и дверей. Именно оно помогало найти союзников и друзей, избежать плохих любовников, выбираться из самых неприятных историй, словно вокруг меня обернуто волшебное полотно.
Много лет позже я прочитала множество историй о том, что предложения сходить в кино не были предложениями сходить в кино, а подняться наверх за кофе – это эвфемизм для секса, но для меня это был незнакомый и непонятный язык. Я не хотела секса, я хотела играть. Все неудобное очень легко игнорировать, когда у тебя есть цель.
– Эй, ты просто носишь ее для красоты или вправду что-то умеешь?
Дверь репетиционной точки была открыта, и длинноволосый парень, лохматый, как черт, смотрел на меня, зажав сигарету в губах. Он выглядел усталым, но что-то подсказывало мне, что он – хороший попутчик. За спиной незнакомца в проеме раздавался смех и грохот ударных. Было поздно, алое закатное солнце тонуло в море асфальта.
– И то, и другое.
Я захожу – все смотрят на меня с любопытством, смешанным с подначкой. Обращай я на это внимание, могла бы смутиться, но я уже ничего не вижу – я подключаю гитару, взяв провод у незнакомого гитариста, пробую пару аккордов, а затем прищуриваюсь и начинаю напористо и немного неряшливо играть Purple Haze. Не все выходит, как задумано, но подключившийся барабанщик помогает. Мне не хватает лоска профи, но когда всего добиваешься, огонь гаснет на плато пресыщения. А пока с пламенем все в порядке, пальцы извлекают из воздуха напалм, веселье переполняет, словно шампанское.
– Не знаю, хорошо это или ужасно. Ты чокнутая, – присвистывает пригласивший меня незнакомец.
Так оно и есть. Я срубаю гору ребром ладони – и мне это нравится.
04.06.2023
